Они подарили нам мир

9 мая исполняется 80 лет с того дня, как в Берлине был подписан окончательный Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии и ее вооруженных сил. Прошло более полувека с момента окончания Второй мировой войны, но ее отголоски все еще слышны. Не в залпах орудий — в памяти. В голосе седого мужчины, ребенка войны, в черно-белых фотографиях, в тревоге, передающейся сквозь поколения. Это не просто история — это боль, которую не заглушает время, потому что она вплетена в само дыхание стран СНГ, бывших в составе Советского Союза.

В 2020 году, когда весь мир замер в страхе перед невидимым врагом и улицы Ташкента опустели под гнетом карантинных мер, на одной из площадок города продолжалась упорная борьба за Память. Концепция строительства Парка Победы рождалась не на бумаге. Она формировалась в дыхании истории, в слезах архивов, в постановлении Президента Шавката Мирзиёева от 23 октября 2019 года, которое стало отправной точкой для создания места, где боль и гордость обретают форму, а память — пространство. Несмотря на пандемию, строительство мемориального комплекса шло в трехсменном режиме. 9 мая, в день, когда люди вновь склонили головы перед подвигом солдат, завоевавших Победу, парк открыл свои ворота, точно в срок, как и было задумано.

Парк Победы был открыт пять лет назад, но ступить на его территорию мне довелось лишь недавно. Почему — сказать трудно. Возможно, потому, что все происходит в свой срок. Есть места, которые не терпят случайных шагов. Они будто ждут, зная, когда человек готов и способен не просто смотреть, а видеть. Не просто пройтись, а услышать то, о чем здесь молчат тишина, камень и бронза.

Утро в Парке Победы было солнечным, но не жарким. Ветер словно дежурил здесь по уставу, проходя мимо аккуратных аллей с легкой строгостью. Он не мешал, напоминал: дыши, смотри, запоминай. Солнечные лучи скользили по граниту, пробегая по лицам бронзовых солдат и по глазам прохожих. Ни одна тень здесь не случайна.

Из колонок негромко звучала песня «Темная ночь». Знакомая мелодия, родившаяся в Ташкенте, лилась, как вечный огонь — спокойно, торжественно. Вдруг раздался звук взрыва. Не настоящего, конечно. Но сердце сжалось от неожиданности. Звук ушел, а дрожь осталась, будто это не аудиоспецэффект, а эхо. Того, что было, что еще живет в чьей-то груди.

Идешь по дорожке дальше, парк словно впускает глубже в историю. Слева от входа — тишина. Плотная, ощутимая, как воздух перед грозой. Именно в ней затаилась первая инсталляция «Ода стойкости», встречающая без слов, с прямым взглядом и чьей-то чужой болью, которая вдруг становится твоей.

Пять женщин. Трое детей. Один еще не родился, но уже вписан в историю этой боли. Их лица вылеплены не из металла — из времени. Оно проросло в чертах: в упрямо сжатых губах, в прямой спине, в том, как одна из женщин держит ребенка — не как младенца, а как последнюю надежду. Их взгляды обращены в одну сторону. В никуда. Туда, где еще звучат шаги ушедших, но уже не различить, вернутся ли они.

Эта сцена — посвящение Зульфие Закировой. Матери, потерявшей пятерых сыновей. Ее история так же невероятна, как сама война: невыносимая и реальная. Она не просто похоронила своих мальчиков, она не дала упасть никому вокруг. Четыре невестки. Восемь внуков.

И она, одна, как земля, которую никто не спас, но которая все выдержала. Ком в горле подступает не из-за слез. А из-за правды. Потому что сила — это не марш, не ордена — это женщина, которая встала в пять утра, накормила детей, сняла со шнура белье и в сердце похоронила последнюю весть. И все равно осталась живой, не ожесточенной, не равнодушной, а сильной. Такой, как бронза этой композиции: холодной снаружи и пульсирующей внутри.

У «Оды стойкости» не хочется говорить. Здесь слушаешь молчание и слышишь в нем все.

Пройдя по дорожке дальше, попадаешь в следующую часть парка, в зону «Ужасы войны». Без преувеличения, тут кажется, что воздух становится плотнее, а земля под ногами — тяжелее. Здесь все как будто застывает в моменте, замороженном в страхе и боли.

Орудия, сброшенные ракеты, фигуры солдат замерли в боевой ярости, как будто времени не существует. Массивная броня танков напоминает непокоренную сталь, но ее тяжесть давит, заставляя сердце биться быстрее. Медленно идя по траншеям, оказываешься среди тех, кто сражался за нас с вами. Их обувь, покрытая грязью, их руки, сжимающие оружие, и тот холод, который сковывал не только тело, но и душу. Это реальность, в которой из металла и пепла встает сама память.

В этой тишине, разбитой только эхом шагов и звуками ветра, можно найти сообщение о том, что почти две тысячи узбекистанцев были награждены медалью «За оборону Москвы». На войне были не просто солдаты. Там сражались люди, чьи имена никто не знал, чьи жены и матери молились за их жизнь, а в их глазах горела не только ярость, но и любовь. Любовь к Родине, к тем, кто остался ждать, и к тем, кто уйдет, не дождавшись.

Среди этих морально давящих композиций бегали необремененные войной дети. Это было странно — видеть их в траншеях, которые хотя и были лишь имитацией тех, что когда-то оборудовали на поле битвы, все равно напоминали об ужасах, пережитых в них. Эти дети, с их невинностью и радостью, не знали, что такое настоящая война, что такое прятаться в земле, ощущать грохот приближающихся танков, чувствовать, как рушится мир вокруг. Они играли, и их мир был чистым, не затронутым тенью прошлого.

Слезы, которые я ощущала, смотря на эту картину, были не только от горя. Это было осознание того, что миллионы детей по всему миру все еще знают, что такое взрывы, что такое скрываться, что значит слышать шаги врага и чувствовать, как его техника наступает. Это не история, так теперь живет целое поколение. Для них война не абстрактное понятие, а живая и страшная реальность. А вот наши с вами дети самые счастливые, потому что им не знакомы ужасы войны. Это чудо, которое необходимо защищать и оберегать.

Дорожка ведет вглубь, туда, где начинается немая выставка силы и металла. По обе стороны расставлены экспонаты. Часть из них — реальные, поднятые с земли, на которой однажды решалась судьба мира. Другие — имитации, выполненные с такой точностью, что невозможно отличить: где история, а где реконструкция. Здесь можно увидеть все, что в разные годы поднималось в небо и рушилось с грохотом: тяжелые боевые орудия, пушки, истребители, самолеты, чья судьба окончилась не в ангаре, а в бою.

Каждый объект имеет табличку с характеристиками. Только факты: год выпуска, размеры, мощность, скорость. И понимание того, что когда-то это было оружием, а сейчас напоминанием. Идешь и кажется, что даже ветер здесь меняется: становится суше, строже, а воздух несет в себе отголоски тех времен.

Следующий поворот открывает перед глазами реконструкцию ташкентского железнодорожного узла времен войны — места, ставшего сердцем эвакуации и надежды. Вокзал помнил миллионы судеб — женщин, детей, стариков, покинувших захваченные территории, среди которых измученный, погруженный в блокаду и голод Ленинград. Здесь принимали тысячи эшелонов с ранеными, кто вырвался из-под огня, но уже никогда не будет прежним.

На скамье по левую сторону — уставшие комсомольцы и просто те, кто ждет с войны сына, отца, мужа. В их морщинах собралась непреодолимая тоска по родным, но в глазах все еще таится решимость. Это не фронт, но и не тыл. Это нерв, соединяющий все: дома, где ждали, и передовую, где умирали.

Справа организован небольшой музей. На стендах — медали и ордена, документы, имена, истории героев войны, тех, кто не кричал о подвиге, но был его носителем. Каждая экспозиция как эпизод из фильма, только его снимали не камеры, а глаза людей.

По всему парку — уголки памяти ветеранов. Их черно-белые портреты смотрят с плакатов пристально, в упор. В этом взгляде застыло все, что было пережито. Рядом с каждым — фрагмент биографии, оживляющий силуэты: имена, звания, подробности службы, иногда строчка письма, обрывок воспоминания. Важно и то, что каждое написанное здесь слово доступно: каждая информационная табличка на трех языках — узбекском, русском и английском. Это не просто акт уважения к памяти, но и признание: боль и подвиг этой войны не для одного народа — это общая история, понятная каждому, кто умеет чувствовать.

Особенно пронзила меня вершина кургана, возвышающегося над парком, как молчаливый страж времени. Увенчанная скульптурной композицией «Вечный подвиг», она словно стремится в небо, как душа, оторвавшаяся от тела, но не от земли. Это памятник Герою Советского Союза, генерал-майору Сабиру Рахимову и всем воинам-узбекистанцам, ушедшим на ту войну и не знавшим, вернутся ли.

В ряд выстроились мраморные плиты. Их 301. И каждое имя на них не просто строка — это чья-то прервавшаяся жизнь.

Я провела рукой по холодному камню. Золотые буквы имени, даты рождения и смерти — всего две строчки, за которыми целая судьба. Наводишь камеру телефона на QR-код и вдруг перед тобой разворачивается короткий, но огненный путь человека, успевшего стать героем.

Тургун Ахмедов — уроженец узбекского аула. Учился. Работал. Наверное, был кротким. Простой парень в семнадцать ушел в армию. В восемнадцать сражался под Курском, освобождал Брянск, прошел Белоруссию. В девятнадцать стоял один с пулеметом у берега Нёмана и отбивал атаку, когда другие уже не могли. Он остался один, но не отступил. Погиб 30 июля 1944 года. Ему было девятнадцать. Тогда, когда другие только впервые влюбляются, он умирал. Тогда, когда кто-то еще боится жизни, он смотрел смерти в лицо. И теперь его имя выгравировано на камне, а душа где-то между деревом и небом, среди сотен таких же мальчиков, которым не довелось стать мужчинами…

Стоя у этих плит, невозможно не заметить: большинство из них с одинаково короткими датами. 1919–1944. 1921–1945. 1926–1943. Целое поколение не успело. Они не прожили жизнь. Они ее закрыли собой. Ради нас.

Я плакала. Потому что боль этих имен не в том, как они умерли, а в том, сколько всего они не успели прожить.

В Парке Победы мне посчастливилось поговорить с человеком, чье детство началось одновременно с самой страшной трагедией XX века. Шавкат Мирзобобоев — ребенок войны. Он родился за неделю до начала Великой Отечественной, в июне 1941 года. Его отец, работавший в системе НКВД, служил дипломатом в Тегеране. Несмотря на то, что сам Шавкат провел первые годы жизни за пределами фронта, последствия войны настигли его семью в Ташкенте. Мы говорили о прошлом и невольно перешли к настоящему. К тому, что сегодня тревожит весь мир.

— Несмотря на то, что сражения шли в другой стране, война была рядом с нами всегда. Когда вернулись в Ташкент, хлеб получали по карточкам. Черный хлеб был как пирожное, лакомство, праздник. Люди держались, как могли. Мы жили скромно, голодно, но с надеждой, — вспоминает Ш.Мирзобобоев. — Войны разжигают не народы, а политики. Те, кто делает на этом деньги, те, кто кормится войной. Простой человек не хочет войны, он хочет жить, хлеба, мирного неба над головой. Мы это уже проходили...

В его голосе не злость, а усталость и бесконечная мудрость того, кто видел слишком многое, чтобы верить в простые ответы.

Парк Победы — это живой мемориал. Место, где история, даже самая жестокая и трагичная, оживает с каждым шагом. Я шла по дорожке между деревьями, сердце сжималось. Это не было ощущение горя. Это было нечто большее — чувство невероятного сопричастия.

Здесь, среди деревьев, под лучами солнца те, кто получили медали за отвагу, и те, чьи фамилии давно забыты, живут в нас. Мы смеемся, любим, строим будущее, которое они так не успели увидеть. Мы живем за тех, кто не смог.

И это есть их вечный подвиг. Для нас. Для мира.

Екатерина ЧЕРНИГЕЦ,

студентка Университета журналистики

и массовых коммуникаций Узбекистана.